ни вмешательства правительства в дела гражданского общества мы говорим о «сильном государстве», имея в виду, что правительство соглашается взять на себя большую ответственность во имя блага граждан. (Bimbaum, 1982). Там, где подобные функции реализуются негосударственными органами, мы говорим о «сильном гражданском обществе» (Badie, Bimbaum, 1983). Но явного и даже необходимого соответствия между степенью государственного вмешательства и благополучием общества нет.
Сильные или слабые, демократические или авторитарные политические системы важны постольку, поскольку они являются «формообразующими», т.е. поскольку они издают законы и указы, реально управляя политической жизнью. Но соотношение предписываемого и реального политического поведения значительно варьируется во времени и пространстве. Так как граждане в государстве или индивиды и группы в гражданском обществе меняются и уклоняются от предписываемого поведения законными путями или путем ' противостояния в зависимости от различных обстоятельств, то изменяются их ценности и убеждения, пересматриваются принципы справедливости или видоизменяются способы достижения значимых целей. В соответствии с этими характеристиками в число кардинальных вопросов сравнительной политоло-гии входят: каковы различия существующих типов политических систем относительно их «формообразующей» функции, как устанавливаются и укрепляются различные типы и как можно связать воспринимаемые расхождения между предписываемым и реальным политическим поведением. Задачи определения лучшей из возможных политической системы и обеспечения должного соответствия между такой системой и реальными политическим процессами занимают центральное место в широком спектре проблем сравнительной политологии. Поскольку общепризнанно, что лучшей из возможных полити-{ческих систем является демократия, большинство сравнительных политичес-I ких11сследовандй^п]мвленынаизучение демократии: как ее установить, поддержШшть, приспосабливатПГулучшать, а также;как противостоять угро-|зам ее существования извне и изнутри.
Сравнения политических систем и их функционирования обычно строятся на^снове анализа^шститута государства, являющегося их конкретным выражением. Как правило'npKiсравнении_политических систем в качестве объеетрв 6ерутся'страны, политические институты внутри стран (субсистемыОГот-дельные случаи. Возможны различные'стратегии исследования: функциональная, мультивариативная, феноменологическая и т.д. Любая выбранная стратегия исследования будет зависеть от общего подхода к анализу, от сути поставленных вопросов или проверяемой научной гипотезы. В этом смысле сравнительная политология, поскольку она выходит за пределы простого описания, может выступать в качестве эмпирической стороны политической философии или политической теории'. Наибольшее внимание компаративисты уделяют исследованию различий между политическими системами в отношении конфликта и компромисса, власти и ответственности, эффективности и справедливости. Конкретные «типы» политических систем включают множество вариантов — от «племен» до «полисов» и государств, до монархий и республик, до республик демократических и авторитарных, с президентской и парла-
' Связь между ними, таким образом, едва ли может быть отделена от сравнительных методов, которые, однако, нуждаются в более подробном рассмотрении, нежели позволяет объем нашей главы.
362

ментской формами правления. В каждом из них есть немало отличий по тому, как происходит создание и преобразование фракций и коалиций, как выражаются интересы и как в зависимости от конституционных структур поддерживаются связи между гражданским обществом и государством (через клано-вость, церковные структуры, политические движения, политические партий и избирательные системы).
Из множества подходов к сравнительному исследованию выделим три:
институционализм, девелопментализм (политический и экономический) и неоинституционализм. Первый подход обычно сосредоточен на особых механизмах функционирования политической системы как таковой: президентской или парламентской системах власти, унитарном или федеративном государственном устройстве, политических партиях и голосовании, комиссиях и выборах. Второй подход объединяет большинство теорий социетального изменения. Третий представляет собой сочетание первых двух. Институциональный подход составляет базис сравнительной политологии. Он остается основополагающим2. Даже более поздние работы остаются «институционалистскими»3. Это значит, что они характеризуют функционирование политической системы государства, детально описывая структуру и функции правительства и его практическую деятельность. Девелопментализм, который называет себя «новой» сравнительной политологией, в политике и экономике делает акцент на изменениях, происходящих в обществе, а не на технике управления, и тем самым существенно обособляется от других социальных наук. В свою очередь, неоинституционализм не только вернул государство в поле зрения исследователей, но и изменил направление внимания девелопменталистов в сторону большего операционализма, рассчитанного на изучение функционирования политических систем и государства.
§ 1. Институционализм
Вплоть до второй мировой войны и сразу же nnf.np. н?р н гр^в^итглмчпи политологии главенствова-г] институционализм. Это означает, что изучались w_ сравнивались конституции и системы поава^азличные формы государства"^ управления, суверенитета, властных полномочии, юридических и законода-тсльны^механизмов. Особое значение при этом придавалось распределению власти между государством и обществом, центральной и местной властью, администрацией и бюрократией, законодательными и конституциональными принципами и практикой. Это направление началось в давние времена, когда впервые была ясно сформулирована идея политической системы, ставящая своей конечной целью достижение демократии (Вгусе, 1921). Однако, подчер-киваяуни^альность запад ной демократии, институционализм одновременно провозглашал ее универсальность. Демократия предполагала наличие диффе-ренцированных политических институтов гражданского правления, законо-
; Хорошие примеры стандартных компаративистских текстов в традиции институционального подхода см.: Friedrich, I968; Finer, 1949.
' Дчя сравнения можно взять, например, терминологию такого «старого* институцио-налистского текста, как «Теория и практика современного правительства» Г. файнера 1949 г. и последнее издание «французской политики» У. Сафрана 1995 г. Терминология обеих работ во многом совпадает.
363

дательных и судебных органов, исполнительной власти и местных органов власти. Сравнительная политология занималась детальным изучением функционирования перечисленных институтов, уделяя особое внимание реформам (расширению избирательного права, проблеме олигархии, снижению угрозы существовавшему порядку со стороны анархизма, социализма и коммунизма) и в не меньшей степени — изучению контекста — нарастающих сдвигов в обществе, мировых войн, депрессии и тоталитаризма4.
Д этом плане^равнительная политология совпадает с основанием политик ческой науки в целом. Можно сказать, что политическая Философия и срав-нительная политология взаимно влияли друг на друга. Каждая из них обогащала другую в плане анализа власти и идеальных образцов справедливости. Классические проблемы и той и другой касались государства как воплощения разума, мудрости, рациональности и его роли в воспитании добродетельных граждан5.
Институционализм, черпавший первоначальные примеры из истории республиканского и имперского Рима, многим обязан античности и эпохе Просвещения с ее доктринами естественного и позитивного права. Право представляло собой органическое взаимоотношение между вышестоящими и нижестоящими судьями и властями. Ученые, проводившие сравнительный анализ политических институтов, были в основном юристами. Они, например, изучали кодифицированное римское право Юстиниана, многочисленные его комментарии и толкования, не говоря о законах Хаммурапи, институциях Гая, Салической правде, германском праве и т.д. Для некоторых римское право было источником вдохновения. Другие находились под влиянием теорий общественного договора, ставивших в центр внимания легитимность представительства, отношения между индивидом и группой, гражданином и государством и определявших природу конституционного порядка. В этом плане политическая философия и право составили два основных компонента институционального подхода в сравнительной политологии (Strauss, 1959).
* Сравнительный анализ по странам, функциям или инструментам политики был предметно сосредоточен на изучении государственного и политического строя, конституций и поправок к ним, прав и их гарантий, унитарных и федеративных форм государственного устройства, централизации и децентрализации, регионализма и местничества, проблем представительства большинства и меньшинства, правления кабинета министров или его диктатуры, многопартийных и однопартийных систем, электората, верхней и нижней палаты, законодательных комитетов, парламентских чтений, процедур голосования и прекращения прений, роли общественного мнения и прессы.
5 Как уже указывалось (гл. 2 наст. изд.), первоначальные типологии политических систем в «Государстве» и «Законах» Платона, или «Политике» Аристотеля были навеяны конкретными сравнениями между Спартой, Афинами, Персией и другими государствами, а также отличиями, приписываемыми народам (классам и «расам»). Так, в полисе варваров отличали от греков, рабов — от граждан, аристократов от плебеев. Такое различение предписывающим образом влияло на концентрацию или распределение власти в различных политических системах, основанных на власти одного, нескольких или многих. Политические системы считались лучшими или худшими в зависимости от того, насколько они поощряли добродетельность, благоразумие, умеренность, отвагу в бою, личную и гражданскую дисциплину в правильном государстве, определялись такие обстоятельства, при которых «правильное» государство могло прийти в упадок. Действительно, улучшение нравственности и предотвращение упадка было основной проблемой сравнительной политологии со времен Платона и Аристотеля, согласно которым можно сравнивать политические системы не только в поисках «наилучших», но и в поисках наиболее доступных, достижимых вариантов, включая наилучшее обеспечение воспитания граждан.
364 й

Третьей составляющей политического сравнительногоисследования бьща_ ^•Йстория^Ц центре внимания этой науки также находилось становление госу-дарства из полиса и национального примирения. Характеризуя конкретные эпохи, история описывала борьбу между церковью и государством, между церковной и светской властью, борьбу за власть между монархом и феодалами, гражданские войны и революции, превращая вопросы индивидуализма и теории общественного договора из абстрактных принципов в вопросы жизни и смерти (Cough, 1957)*.
Тесные и запутанные связи политической философии, права и истории оформились в две различные, но пересекающиеся традиции — континентальную и англосаксонскую. Для сравнительной политолог™ последняя стала наиболее важной. Ведя родословную от Бректона, восходящую к XIII в., она включает таких авторов, как У. Блэкстон, П. Ансон, Р. Стаббс, А. Дайси, П. Виногра-дофф и Мейтленд. Институционализм, таким образом, сохраняет традицию конституционализма, отмеченную передачей общих и частных полномочий от монархов коллективным органам власти посредством прав, закрепленных в хартиях, в которых демократия определялась как функция парламента. Кроме того, в область сравнительного институционального исследования входили процедурные и инструментальные механизмы, с помощью которых свободу можно было бы сделать предпосылкой чувства обязательности7. Короче говоря, сравнительная политология вела речь об эволюции демократии, демокра-т^я_считадась инструментов улучшения человеческой нравстр^ннпгти^ «к которой движет человека егособственная природа» (Barker, 1946). Свидетель-ством такого «движения» были великие демократические революции — английская, американская и французская. В последней проявились две мощные противоборствующие тенденции: либеральный конституционализм 1789 г. и радикальное якобинство 1792 г. (Furet, Owuf, 1989).
Как осуществить идеи этих революций конституционным путем — это один из вопросов, отвечая на которые, история как фиксация событий включилась в современные поиски принципов правления. Если каждую революцию представить в виде системы правления, наилучшим образом соответствующей человеческой природе, то каково наиболее подходящее институциональное устройство для каждой из них? Что в каждом случае будет максими-
6 Институциональная парадигма, однако, обрела реальные очертания в эпоху Просвещения. Прежний акдент на людей и их различную «природу» сместился на универсум, в котором различия индивидов не столь важны. Имело значение, конечно, виделся ли добродетельным человек естественного состояния в сравнении с сообществом граждан или нет. Для Т. Гоббса, не считавшего человека добродетельным, вопрос о демократии не стоял. Но большинство других теоретиков, подобно А. Смиту, подчеркивали такие свойства добродетели, как склонность к товарообмену и меновой торговле (т.е. идентифицировали ее с миром интересов). Для Смита проблема состояла в наилучшем способе примирения личной свободы с правилами общества. Для Ж.-Ж. Руссо это была общая воля, для Дж. Локка — реализация гражданской ответственности, создание парламентарного представительства и суверенитета.
7 Континентальная традиция институционализма также обращалась к теории общественного договора. Она сохраняла более прочную связь с традицией естественного права в том виде, как она была закреплена в римском праве, с примирением церквей в контексте развивающегося национализма. Последний принял форму эволюционного историцизма, телеологии, т.е. идеи неизбежного появления демократических институтов из особого рода конфликтов, например из конфликта папства и монархии, средневековой корпорации и светского государства (Gierke, 1950).
365

зировать «формообразующую» силу демократических и других конституций, гарантирующих права и свободы граждан?
Прежде всего институционализм занимался изучением демократии как открытой системы, что определяло центральное место проблемы выбора. Наряду ^с порядком выбор был приоритетной категорией. Оба параметра стали мерилом оценки системы правления. Сравним в этом плане систему правления в Англии, США и Франции после революций. Британский парламентаризм был образцом парламентарной системы в силу его высочайшей стабильности. Американская президентская система в качестве центрального звена ставит выбор и локализм. Во Франции же получился неустойчивый вариант английской системы. В этом смысле государства и правительства можно оценивать в зависимости от их соответствия первому и второму варианту, причем предпочтительнее приближение к первой модели8.
Определяя политическое устройство, институционализм стремился охватить весь круг относящихся к нему проблем: порядок и свободу выбора; интересы личности и общества; гражданские права и обязанности в соответствии с принципами ответственности и согласия; законодательную и исполнительную власть; избирательную систему; полномочия судов и судей и преимущества писаных и неписаных конституций, о чем до сих пор ведутся споры в Англии;
преимущества унитарного государства по сравнению с федеративным, парламентарной системы перед президентской; функционирование правительства в виде кабинета министров (Jennings, 1947); значение тайного совета и его отсутствия, преобразование имперских придворных установлений в административные органы (Robson, 1956); эволюцию местных органов власти, процедурные правила поведения в парламенте (Cavhion, 1950), пересмотр законодательства, роль судей, комитетов и системы комитетов (Wheare, 1955); избирательные системы (Mackenzie, 1958; Lakeman, Lambert, 1959); и кроме того, политические партии (Ostrogorski, 1964, Michels 1958; Duverger, 1954).
В число сторонников этого направления входят многие именитые ученые — К. Шмитт в Германии, У. А. Дженнингс, Э. Баркер и Г. Ласки в Англии, Л. Дюгюи и А. Зигфрид во Франции, К. Фридрих и Г. Файнер в США, если назвать лишь некоторых. Общим для них было не только исключительное эмпирическое знание реального функционирования изучаемых институтов, включая политические партии и парламентские комитеты, но и общее знание истории и права античного и средневекового периодов и периода создания теории общественного договора.
I Институционалисты не только исследовали функционирование демократических и авторитарных форм правления в общих чертах. Они признавали, что политические институты «работают» лишь постольку, поскольку они I являются воплощением норм, ценностей и принципов самой демократии. I Следовательно, институционализм никогда не сводился лишь к механизмам правления, но учитывал то, как «институционализированы» демократические принципы. Предполагалось, что лишь некоторые общества «подготовлены» к демократии, в то время как другие станут таковыми лишь в ходе развития в соответствующем направлении. Так, например, колониализм
' Англия была прообразом стабильной унитарной парламентарной демократии; Франция — нестабильной демократии; Америка — примером достоинств федерализма и местного самоуправления. Ряд американских авторов, включая В. Вильсона, считали парламентарную систему более предпочтительной для США.
366

рассматривался как необходимый этап для соответствующей подготовки слаборазвитых стран к демократическому устройству с последующей передачей полномочий и использованием опыта метрополий в колониях (Hancock, 1940;
Wight, 1946).
Можно сказать, что институционализм был и остается лидирующим под-ходом в сравнительной политологии. С течением времени институционализм менялся. Он начин~ал свое развитие в период национализма в Европе, когда центральной была проблема сохранения и укрепления связей между нациями, разделенными культурным, языковым, религиозным и местным национализмом9. Позднее, когда актуализировался «социальный вопрос» (выражение Ханны Арендт (Arendt, 1963)), профсоюзы стали более организованной силой и вместе с политическими движениями различного рода выступали за расширение политического участия, равноправия, за пересмотр понятия справедливости, за социалистическую и другие идеологии, альтернативные либеральным принципам, важнее стали экономические факторы. Институциональный анализ в этот период был направлен на вопросы отношения правительства к безработице, предпринимательству, плохим социальным условиям, появлению классовой политики, политическим движениям и движениям протеста, т.е. на вопросы, выходящие за рамки существующих институтов если не по методам, то по принципам. И чем больше институционализм обращался к политэкономии, тем больше внимания он уделял анализу бюджетных и финансовых институтов и их политики в кейнсианском контексте, видя в них средство защиты от радикализации партийной политики. Вызов принципу частной собственности со стороны левых партий, использующих марксистские или социалистические идеи, не говоря уже о распространении социалистических и коммунистических партий в Европе с их призывами к обеспечению социальных и гражданских прав, подняли проблему не только тоталитарных вариантов развития (коммунизм или фашизм), но и поставили на повестку дня новый вопрос: не является ли парламентарный социализм следующим шагом в развитии демократии (Schumpeter, 1947) государства всеобщего благосостояния и социальной или «индустриальной демократии» (Clegg, 1951; Panitch, 1976). В этих типах демократии стали видеть альтернативу тоталитаризму и средство предотвращения замены демократии тоталитаризмом через механизм волеизъявления граждан на выборах10. Это, конечно же, привело к смещению на политические партии и модели голосования, равно как и на потенциальную привлекательность однопартийного бюрократического и авторитарного режима при различных тоталитарных системах (Friedrich, Bneynski, 1962).
Возможно, институционалисты чересчур верили в созидательную способность демократических политических систем. Они «теоретически» оказались неспособны принять бесспорные и явные расхождения между институциона-листской теорией и практикой, когда дело дошло до установления демократического строя в новых независимых государствах после первой и второй
' Внимание немецких авторов занимала проблема расширения общенационального правового пространства и гражданства.
10 «Государство всеобщего благосостояния — институциональный результат принятия обществом официальной и поэтому формальной и ясно выраженной ответственности за благополучие всех его членов» (Girveti, 1968, р. 512). Примерами могут служить Новый курс в США, меры, предложенные У. Бевериджем в Великобритании, Народный фронт во Франции и появление социал-демократических государств шведского типа.
367

мировых войн (Huntington, 1993) ". Институционализм обычно рассматривал непредвиденное возникновение тоталитарных режимов в Италии и России, а также падение Веймарской республики и расцвет фашизма как отклоняющиеся формы политического поведения. Более того, по мере усиления радикальных марксистских коммунистических партий и других экстремистских групп, особенно в Европе, после того как они бросили вызов не только реально существовавшим демократиям, но и демократии как таковой, стало ясно, что следует изучать психологические, экономические, социальные и организационные факторы вне рамок институционального анализа. Если даже наилучшая в своем роде демократическая конституция (Веймарская республика) не смогла гарантировать функционирование демократии, то в изобилии имеются примеры стран с безупречными конституциями, но антинародным правлением (Советская конституция 1936 г.)12. Институционализм оказался неадекватным при попытке конструирования конституций. Предполагалось, что недемократические страны — это просто пока «не состоявшиеся» демократии, ожидающие своего освобождения. Не лучшими были результаты и там, где обретение независимости после второй мировой войны создало условия для демократии (Huntmgton, 1993).
§ 2. «Новая» сравнительная политология
«Новая» сравнительная политология с ее акцентом на проблемы развития •^ появилась в атмосфере общего оптимизма послевоенного периода. г1редпосыл-Kif-й перспективы развития представлялись благом, злом же считались коммунизм и холодная война. На Западе любой шаг «влево» рассматривался как уступка Советскому Союзу, а любой шаг в сторону демократии — как благо для США и их союзников. В результате такого манихейского стиля мышления, независимо от тонкости мотивировки, все сдвиги «влево» в определенной степени морально обесценивались распространением сдвигов «вправо».
^ Теории развития приобретали определенную двусмысленность, чем не преминули воспользоваться страны так называемого третьего мира. Такая двусмысленность затронула не столько процессы формирования политических институтов в Европе (в послевоенный период восстановления, включая план Маршалла), сколько процессы «деколонизации» бывших колониальных владений13.
" Еще большая двусмысленность характеризовала применение США теорий раз-
11 За исключением тех случаев, когда колониальные территории преобразовались в доминионы по Вестминстерскому статуту 1931 г. в составе Британского Содружества (Канада, Новая Зеландия, Австралия, Южная Африка и, поразительное исключение, — Индия), большинство усилий по установлению демократических институтов в тепличных условиях не увенчалось успехом.
" Первые серьезные усилия по достижению демократии посредством «институциональной социальной инженерии» предпринимались в странах, возникших на обломках Австро-Венгерской, Российской и Оттоманской империй. За некоторыми исключениями (Финляндия и Чехословакия), эти усилия потерпели неудачу (Headlam-Moriey, 1929). Последующие попытки, включая процесс деколонизации после второй мировой войны, также едва ли были успешными. Сегодня усилия по утверждению демократии в Восточной Европе и России остаются скорее надеждами, нежели реальностью.
11 Те, кто метил в диктаторы, с пользой для себя заявляли, что демократические конституции, ознаменовавшие переход к независимости во многих бывших колониальных странах, — наследие неоколониализма.
368

вития в Латинской Америке, реализовавшееся в деятельности «Союза ради прогресса», который многие воспринимали просто как «неоимпериализм» с провозглашенным, но двусмысленным «нейтралитетом» между «первым» и «вторым» миром, т.е. между Западом и СССР и другими социалистическими странами. Результатом стал отказ в этом регионе от демократии в пользу однопартийных систем и режимов личной власти с более или менее явным преклонением перед социализмом, представление о котором было весьма туманным. Действительно, политика развития в моральном отношении оказалась столь сомнительной, что основные страны метрополии попадали в поло-жжении не только манипулирующих, но и манипулируемых.
-- В итоге политическая проблема состояла в сочетании деколонизации с демократической передачей власти и переориентации национализма в контексте «новых национальных государств». Колониализм при этом становился бы скорее «опекающим», чем руководящим. Предполагалось, что демократические институты стали бы подходящими инструментами «становящегося», позитивного, развивающегося государства. К тому же это позволило бы избежать «перескакивания через этапы», как это было в случае коммунистического варианта однопартийного государства, «минующего» «буржуазный этап раз-;
- вития» и следующего прямо к социализму. На карту были поставлены два различных понимания «сути реальности». Первый подход делал ставку на рынок плюс демократию (двойной рынок — в экономике и политике), что должно было создать динамичное равновесие существующих возможностей и помощи извне. Второй подход представлял эту стадию как неоимпериалистическую, гегемонистскую, заменяющую экономический контроль на политический. В этом смысле передача власти для одних заменяла революцию, в то время как для других революция была альтернативой регресса (примерами последнего стали Алжир для Франции, Вьетнам для США).
Соперничество между левыми и правыми имело последствия и для западных стран. В Европе аналогией передачи власти была линия на создание государства всеобщего благосостояния и социал-демократическая политика; в том числе и там, где существовали большие, легально действующие и хорошо организованные и финансируемые коммунистические партии (как во Франции и Италии). Появилось громадное количество литературы об участии рабочих в управлении («югославская модель») и по демократии участия (Pateman,
-1970). Социализм в малых дозах стал подходящим «модификатором» либерального капитализма. Большая доля сравнительных исследований была посвящена эволюции и проблемам социального государства всеобщего благосостояния (Offe, 1984).
В сравнительных исследованиях доминировали два альтернативных варианта теорий развития: теория модернизации и теория зависимости. Теоретики модернизации представляли собой разобщенную группу специалистов по сравнительной политологии, в том числе Г. Алмонд, С. Хантингтон, Д. И. Аптер, Л. Пай, М. Винер, Л. Байндер, Э. Шилз и Т. Парсонс, и многие, другие, некоторые из них сочетали исследование отдельного случая с аналитическими работами широкого плана по сравнительному изучению процессов развития. Если говорить о духовном предшественнике такого рода исследования, так это, конечно же, М. Вебер, который шел вслед за К. Марксом. К сторонникам теории зависимости следует отнести из экономистов П. Барана и А. Г. Франка, из историков П. Андерсона и Э. Хобсбаума, из политологов Г. Китчинга, К. Лиза и Б. Андерсона.

24.Заказ№ 1986.
(369 ]

Для большинства авторов из первой группы формула «деколонизация плюс рост плюс демократизация» была легитимной стратегиейТЕе зависимости, осо-'оенноТЮТпатронажем «опекающего» колониализма (Shils, 1962). Представители второй группы избирали стратегию гегемонии и господства. Все это означало борьбу как в теории, так и на практике. В результате ученые, использовавшие в значительной мере один и тот же материал по одним и тем же странам, могли прийти к совершенно противоположным выводам, Кения служит тому хорошим примером (ср.: Leys, 1974; Kitching 1980; Bienen, 1974).
Каким бы ни было воздействие такой политизации на сравнительную по-литологию, эта научная субдисциплина стала менее европоцентричной и сосредоточилась на вопросах демократизации ветрищах, вставшихна путь перехода отнедемократическорго режима к демократическому. Политологи стали м^цьдк^верить в «созидательную» способность конституций и правительства и_боль^_полагаться на необходимость одновременногои совместного создания политических институтов «снизу»и_«сверху». Государство в развивающихся странах должно брать на себя ответственность за поддержание и стимулирование развития и, следовательно, за контроль над его последствиями (Apter, 1965). В_ширрких рамках теорииразвитиябылаявная посылка, что рано или поздно развивающийся-^чр слеобходимостыо воспроизведет те же ос-новные_социальныеикультурные ценности цднститугы, что и промышлен-
но развитыестраньС— особенно науку; считалось, что по мере экономичес
кого роста появится разделение труда, начнется развитие среднего класса, частных и государственных предприятий и т.д. Успешное развитие покончит с «традиционными» пережитками и «первобытностью» (Geerti 1963) и создаст предпосылки дальнейшего развития. Следовательно, по мере того как государство сможет лучше извлекать пользу, опосредовать и контролировать последствия экономического роста, оно будет создавать новые возможности в обществе в направлении стабильных преобразований.
Такие теоретические установки требовали лучшего понимания малоизвестных культур и опыта. Если первоначально институционалисты имели дело с политэкономией в связи с проблемами безработицы, финансовой политики, контроля над циклами деловой активности и т.д., то в новых условиях их внимание обратилось к западному опыту «великого перехода» отдоиндустри-ального к индустриальному обществу и его использованию «третьим миром» (Polanyi, 1944)14. Исследовательский интерес переместился при этом с государства на социальные структуры, на то, как лучше вводить в оборот ценности и культурные принципы демократии, как влиять в научном направлении на процесс социализации и мотивации поведения людей, как способствовать усвоению этих принципов. В таком ключе исследовали проникновение демократических норм и политических ценностей в национализм, в эту движущую силу борьбы за независимость и автономию.
Таким образом, теории развития способствовали сравнению обществ с резко отличающимися лруг от друга социальными и политическими институтами и КУЛЬТУРНЫМ опытом. Центральные гипотезы строилиТПГна основе «сбвоемеН-йых» западных образцов политических институтов, которые образовались при переходе от теократического государства к светскому, от статусных отношений к договорным, от докапиталистического уклада к капиталистическому, от статичного понимания изменений в обществе к эволюционному, от орга-
" Невозможно переоценить влияние этой работы на целое поколение компаративистов.
370
«

нической солидарности к механической, от традиционной власти к рациональной (легальной) власти, от Gemeinschaft к Gesellschaft, а для носителей более радикальных убеждений — при переходе от докапиталистического общества к буржуазной демократии и в перспективе к социализму. Крупномасштабные различия, выявленные в ходе конкретных исследований, создали основу для сравнений, в центре которых находились социальные изменения, способные как укрепить, так и ослабить потенциал демократии. Ослабление контроля над социальной напряженностью и контроль над ней ведут к признанию главенствующей роли государства. При этом задача политики состоит в поддержании политического равновесия, стабильности и жизнеспособности. Там, где социальная напряженность не может быть смягчена и правительствам не удается институционализироваться, возрастает предрасположенность к росту авторитарных режимов и «преторианских переворотов» (Huntinglon, 1968).
Было бы неправильно сказать, что чем больше «новая сравнительная по-литология» уделяла внимание процессам социальных изменений, тем меньше она обращалась к конкретным политическим институтам. Но в своих попытках использовать в виде гипотез результаты изучения перехода от доиндуст-риального общества к индустриальному на Западе она придавала столь же большое значение обществу, как и государству, где власть появляется из различных источников, далеко не все из которых обычно имеют политический характер15. Подход, в ocHOBeJKpToporo лежит дихотомия «традиционное-современное», стремился выделить наиболее выпуклые ценности и нормы, которые, будучи укорененными и усвоенными, могли бы способствовать успешному переходу и к «современности», и к демократии. Не менее важно определить ценности, которые плохо усваивается и которым «сопротивляют-. сяУЗдеСь у компаративистов есть целый пантеон классиков в области социальной истории, исторической социологии и антропологии — М. Вебер, Э. Дюркгейм, Ф. Теннис, Г. Зиммель, В. Парето, Г. Острогорский, Р. Михельс, Р. Редфилд, Б. Малиновский, А. Р. Радклифф-Браун, Э. Эванс-Причард, К. Леви-Стросс и др., — ставивших вопросы о связи между убеждениями и социальной практикой.16
Акцент на институционализацию, интернализацию и социализацию норм
- в значительной степени основан на теории научения, почерпнутой из социальной психологии, и теории ценностей, взятой из политической антропологии. Несомненное влияние оказали концепция идентичности Э. Н. Эриксона, работы Д. Макклелланда о «мотивации достижения» и теория фрустрации— агрессии Дж. Долларда (Erikson, 1968; McCtelland, 1911; Dottard, 1939). Эти
-ч концептуальные подходы помогали в поиске ответа на вопрос о том, как различные культуры и этнические группы реагируют на нововведения. Эти проблемы были рассмотрены на обширном конкретном материале: от сравне-ния «традиционализма» и «современности» (Eisenstadt, 1973; Rudolph, Rudolph,
i5 Делая упор скорее на качественных, нежели на количественных методах и функциональных рамках, теоретики социального изменения ориентировались на проблему «уравновешивания» норм, подходящих для демократии и развития, их закрепления в виде соответствующего поведения, усвоения адекватных ролей и ролевых связей, что в свою очередь, усиливало бы и институционализировало нормы. Недостаток «соответствия» между ними ведет к возникновению «напряженности», снятие которой — уже «политическая» проблема.
" Можно сказать, что политический интерес к культуре начал проявляться с исследований национального характера (Inkeles, 1972).
24. 371

1967) до теорий политического насилия (Gurr, 1971), условий политической интеграции (Geerti, 1963) и этнических конфликтов (Horowitz 1985)17.
Исследования по модернизации находились под сильным влиянием социологов, персонально Т. Парсонса. Систематическое сравнение обществ и систем государственной власти, особенно результатов политики, можно найти в работах С. М. Липсета, Ф. Селзника, Д. Белла, А. Корнхаузера, Ф. Конверса, Р. Дарендорфа, М. Яновица, Э. Шилза и А. Турена. Среди рассматриваемых ими вопросов были проблемы этноса, первобытного состояния и необходимости понимания «основных ценностей» общества, различных реакций политических культур на перемены в обществе (Apter, 1971)^.
Политическая экономия, которую институционалисты сводили к финансовым институтам, роли казначейства и центральных банков и, конечно же, проблемам производственного цикла, значению безработицы для развития демократии (Schumpeter, 1947, р. 47), повернулась в сторону «развития». Из экономистов либерального толка в сравнительной политологии особенно известны У. У. Ростоу, У. А. Льюис и А, Хиршман. Первый занимался тем, что можно назвать «веком Америки», второй — Африкой и карибскими государствами, последний — Латинской Америкой.
Н Компаративисты, работающие в области «модернизации», разошлись с те-(юретиками «зависимости» на почве «альтернативной» политэкономии. Послед-11ние предложили критическое осмысление капитализма и империализма и вьщ-винули альтернативные р&цепты построения социализма «сверху» через создание однопартийного государства, минуя этап буржуазной демократии. Такого рода вопросы лучше всего представлены в работе П. Барана 1962 г. «Политическая экономия роста», оказавшей влияние на несколько поколений приверженцев теории зависимости в Латинской Америке и внесшей существенный вклад в то, что стало отражением радикальных сравнений процессов развития, включая исследования по отдельным и нескольким странам, Ф. Кардо-зо, Ж. Сюре-Каналя и С. Амина, хотя эти авторы обращались также к работам Л. Альтюссера, Э. П. Томпсона, Н. Пуланзаса и многих других.
Поскольку теория развития, будь то в форме исследований модернизации или теории зависимости, распространялась в период «холодной войны», то свойственная этому периоду конфликтность отразилась на методологическим : уровне сравнительного анализа в виде противостояния функционального и диалектического подходов i9. Первый исходил из идей равновесия в контексте
" Следует отметить значимость «психологического» аспекта применительно к анализу политического насилия (Т. ("арр) и более психоаналитического подхода А. К. Фейерабенда и Розалин Л. фейерабенд.
" Проблема «политического институционального перехода», например, рассматривалась относительно того, как и в какой степени можно «институционализировать» западные парламентские структуры в условиях Африки (Apter, 1971).
" Теория модернизации делала упор на проблемах создания политических институтов в контексте экономического роста. Теория зависимости сосредоточивала внимание на противоречиях роста при капитализме с его неоколониальным прошлым и указывала на «неизбежные» неоимпериалистические политические последствия. Каждая из них являлась «критикой» другой. Каждая поддерживала широкую программу сравнительных исследований по конкретным странам. Обе применялись к изучению принципов развития политической экономии как в промышленно развитых странах (в метрополиях), так и в странах «третьего мира» (на периферии). Если взглянуть на веши более пристально, то можно заметить, что в исследованиях модернизации недооценивалась роль государства в качестве самостоятельного политического актора, в то время как в теории зависимости оно рассматривалось исключительно в качестве органа правящих классов. S
372

либерального капитализма как основы демократии. Второй — из идеи конфликтов, лежащих на пути к социализму.
В зависимости от теоретической ориентации определялся и смыслнациона-лизма. Одни авторы трактовали его роль в абсолютистском ключе (Anaerson, 1986). Другие понимали его как средство интеграции (Apter, 1971; Coleman, 1958). Третьи — как череду преторианских переворотов (Huntington, 1968). Высказывались мнения о мобилизующих свойствах национализма, о его роли в создании национального дискурса (Anderson, 1991). Он рассматривался также как трансформирующая сила, использующая партии и партийное правление как инструменты (Gellner, 1983; Hobsbaum, 1990), и как дезинтегрирующая сила (Migdal, 1988), или во всех перечисленных смыслах в соответствии с контекстами (Almond, Flanagan, Mundt, 1973).
Указанные проблемы включались в сравнительные исследования широкого плана, а также в моноисследования, детально изучавшие отдельные темы и случаи социального изменения, развития, гегемонии, власти20. Сочетание разных типов исследования привело к появлению так называемой политичес-кой этнографии, в рамках которой проводится сравнение внутри и между странами «третьего мира», между странами с однопартийной системой, между авторитарными режимами изучаются проблемы стабильного демократического правления, связанные с усилением социального расслоения. Фактически были изучены все стороны социальной жизни с точки зрения их значения для политики, включая образование, элиты, гражданскую культуру и социализацию в разных гражданских сообществах (Almond, Coleman, I960; Coleman, 1965; Almond, Verba, 1963) 21. Внимание ко всем сторонам жизни общества характерно для идеологии, в особенности националистической, которая вырабатывала эти подходы в противовес радикализму Или в соединении с ним. Национализм стал основой для изучения легитимности, мобилизации через политические партии, массовых движений, популизма и лидерства, особенно их связи (^авторитаризмом и отказом от демократии (Jonesku, Gellner, 1969;
Lint, Stepan, 1978; О' Donnell, 1973).
Одно из наиболее общих крити1"'^"'1" чяирчяний н я,пррр тгпрни »п^рр-ниЗации и теории зависимости (а значит, теории развития в целом) сводилось к"тому, чТЬ политика в обеих Теориях трактуется как отражение эконо^" микй или социетальных процессов. Если теоретики развития критиковали институционалистов за их неспособность теоретически осмыслить противоречия между предваряющими инициативами государства и сложностью социальной жизни, что сводило на нет прекрасно написанные конституции, то их собственные построения содержали огрехи противоположного свойства (Tilly, 1984).
20 Сравнения монотематические обычно бывают диахроническими, т.е. показывающими нарастание внутренних изменений с течением времени. Сравнения общего плана синхронические.
" См. работы Дж. Лапаломбары, М. Винера, Л. Пая, Дж. Коулмана и Л. Байндера по проблемам бюрократии, проникновению западного типа политических институтов на неза-падную почву и по ряду близких вопросов, выполненные при поддержке комитета по сравнительной политологии при «Social Science Research Council».
373

§ 3. Неоинституционализм
То, что мы называем неоинституционализмом, сочетает в себе прежний и^ституционализмсггеориями развития. Ьновь придавая первостепенное зна-чение политической системе, он соединяет интерес к «развивающимся странам» с устоявшимся интересом к Европе. Можно сказать, что он сформировался при изучении плюралистической демократии (Dahl, 1982; Dogan, 1988). Он анализирует политическое поведение, в том числе электоральное, динамику успехов и неудач политических партий, их значение для государства (Upset, Rokkan, 1967; Rokkan, 1970) и проблемы элит и демократизации (Lint, Stepan, 1978). Обращая особое внимание на государство всеобщего благосостояния и социал-демократию как альтернативы авторитаризму, неоинституцио-нализм отошел от старой институционалистской «зацикленности» на уроках Великой депрессии и опыте государств всеобщего благосостояния (социал-демократии в Скандинавии и Голландии, а также — лейбористов в Великобритании)" . По всей Европе тоже было заметно политическое движение за активизацию усилий государства в повышении уровня жизни обездоленных граждан.
Объектомсравнительных исследований стали политические партщ^-ш фун^ионированПеТгоздацие блоков.изменение взглядовлюдей, рольэлит бюрократии иполитиков в различных политических режимах. Если сторонники теории развития подчеркивали необходимость экономического роста как условия демократии, то Неоинституционализм изучал те проблемы, которые возникают перед правительством в связи с негативными последствиями роста, включая экологические проблемы, адаптацию иммигрантов и пр. Он также объяснил, почему в реальной политике произошел отход от модели государства всеобщего благосостояния социал-демократии и возврат к либеральным моделям, находившимся в центре внимания старых институ-ционалистов. Не в меньшей степени современные институционалисты интересуются проблемами управляемости, когда в силу политических причин невозможно проведение эффективной политики и любые доступные_меры недейственны (LewJPafmi, 1985). Наконец.^оинстйтуциональньПГанализ' оказался востреоованным в связи с распадом Советского Союза. Если по окончании «холодной войны» началась третья волна демократизации, то в не меньшей степени активизировались такие политические явления, как сепааатизм и рели гиозноесе ктантство и фундаментадизм, ни одно из кото-рыхнеТыло спрогнозировано и немогло быть объяснено теориями «социального изменения»м. /"'—•—————~-~
Единственной темой,которая сближает теории развития и Неоинституционализм, является «переход» к демократии. Неоинституционалисты используют при ее изучении несколько иную стратегию анализа. Наибольшее распространение получило широкое сравнение конкретных исторических форм классовой структуры и государственного устройства в рамках того, что можно
22 Политика лейбористов базировалась на чувстве долга благодарного правительства перед ветеранами и гражданами после второй мировой войны.
23 Восточная Европа в определенной степени заменила «третий мир» в качестве объекта исследования, который находится в процессе «создания политических институтов» и перехода от социалистической системы к капиталистической. Кроме того, нарастал интерес к упадку демократических режимов (Uni, Stepan, 1978).
374 l

назвать «поствеберовской» схемой. В этом направлении работали Р. Бендикс и Б. Мур, Теда Скокпол, Г. 0'Доннелл, Ф. Шмиттер и Л. Уайтхед (Bendix, 1977;
Moore, 1966; Skocpol, 1979; O'Donnell et at.., 1986). Из них первые трое проводили сравнения Англии и Франции, Индии и Японии, России и Китая относительно их классового состава, бюрократии и государственного управления, последние — государств Латинской Америки. Все анализировали строение государственности этих стран с точки зрения демократического и тоталитарного варианта.
Другие аналитики подчеркивали связь между промышленно развитым капитализмом и парламентарной демократией, решающую роль труда в истории (kueschemeyer, et at.., 199^!), значение социального протеста и активного противостояния государству в целом (Tilly, 1978; Tarrow, 1994)24. В этой связи важно отметить, что если капитализм и является необходимым условием демократии, то он определенно не является ее достаточным условием (Upset, 1994).
Компаративистика вновь обратилась к статистическим исследованиям при сравнении таких факторов, как образование, темпы роста и урбанизация. Началом подобного рода исследований послужила работа А. Инкелеса и Д. Г. Смита, в которой проведено сравнение в 6 странах по множеству показателей, измеряющих иерархию, стратификацию, стабильность и т.д. Есть примеры и моноисследования, к числу которых относится сравнительная политическая экономия, которая обращается к анализу отдельных стран. В центре таких исследований проблематика концентрации и распыления власти при парламентарных режимах, и особенно избирательная система и электоральное поведение. Вариации на подобные темы включают анализ возможностей консоциативиз-ма, направленный на поиск способов поддержания жизнеспособных демократических политических институтов в условиях углубившихся социальных различий. Первоначально эта тема была затронута в исследовании социального расслоения в Уганде (Apter, 1961), потом появились работы по Нидерландам. Позднее, в работах А. Лейпхарта, эта тематика рассматривалась уже в более широком контексте в самых разных странах, начиная от Австрии и кончая Южной Африкой (Lijphart, 1977; 1984). В распоряжении политологов были теории «большой коалиции» и механизмы «взаимного вето», применяемые либо для поддержания, либо для противодействия демократии. По-прежнему внимание исследователей привлекают проблемы взаимодействия политических подсистем и создания условий для «соглашений, достигнутых путем переговоров» (Di Raima, 1990).
Значительное содержание неоинституционализма составляет использова-' ние демократии в сравнительных исследованиях теории рационального выбора в виде представлений, получивших название «двойного рынка» (имеется в виду пересечение экономического и политического рынков). Первооткрывателями такого подхода были Э. Даунс и М. Олсон (Downs, 1957; Olson, 1965;
1982), дальнейшее применение и развитие он нашел в работах М. Гехтера, Р. Бейтса, Д. Лейтина, Ф. Розенблата и др. А. Пшеворский решающим элементом выживаемости демократии считает ее способность поддерживать проигравшие политические группы, показывая им, что, участвуя в соревнователь-
24 К этому же направлению можно отнести сравнительные исследования общественных движений в Польше, Чили, Франции и в других странах А. Турена, Ч. Тилли и С. Тарроу.
375

ной политике в рамках демократического режима, они все-таки могут добиться большего, нежели свергая его (Ргг.е-worski, 1991). В отличие от прежнего институционализма или теорий модернизации (например С. Хантин-гтона), в данном случае предполагается, что не обязательно быть сторонником демократического режима, чтобы его поддерживать. Для Пшеворс-кого более важно, насколько удовлетворяются экономические потребности и каковы масштабы безработицы и нищеты, вызванные проведением реформ, и ведут ли они к снижению неравенства. Такая смена акцентов привела к тому, что государственные институты вновь попали в центр внимания, а вместе с этим вернулся интерес к опыту западных государств всеобщего благосостояния и социал-демократических государств, изучая который можно определить цену компенсационных программ и социальной поддержки неимущих. Тем самым на повестку дня были поставлены вопросы о роли и масштабах деятельности правительства и о пределах государственного вмешательства.
Для неоинституционализма не чужда и тематика политической КУЛЬТУРЫ.
На примере Италии Р~Патнэм достаточно убедительно показал, что главной переменной анализа является наличие или отсутствие гражданских традиций и гражданского общества (Putnam, 1993). В его подходе содержатся некоторые идеи теоретиков модернизации, в которых внимание заостряется на специфических институциональных образованиях, а в инструментарии присутствуют как аналитические, так и количественные методы традиционного институционализма.
Изменения, происшедшие в Европе за последние десятилетия, нашли отражение и в политэкономической традиции сравнительных исследований политических институтов. Среди сегодняшних проблем этого направления особое место занимает оценка издержек государства всеобщего благосостояния и социал-демократического государства, а также влияние упадка левых движений на политическую систему в целом. Добавим к этому и такие частные проблемы, как преобразование лейбористской партии, принятие ею принципов рыночной экономики и выступления против национализации, политику денационализации Миттерана и фракционность в социалистической партии Франции и т.д. Ведется также спор о том, в какой мере демократия является / функцией процедурных и результативных компонентов политики, а в какой ( мере она зависит от предшествующих культурных традиций или культурных } новаций (Inglehart, 1990; Abramson, Inglehart, 1995).
Эти конкретные вопросы являются частью общих сравнений, например, скандинавских и других социал-демократических государств Европы (Нидерланды и Франция) со странами «жесткого» государственного управления экономикой и высокого уровня расходов на социальные программы. Среди недавних значительных работ по этим вопросам можно отметить труды П. Холла, Дж. Зисмана и П. Каценстайна (Hall, 1986; Zysman, 1983; Katfenstein, 1978)u.
Неоинституционализм не столь ограничен, как прежний институциона-лизм, он восприимчив к экономическому анализу, ибо имеет дело с финансовой и валютной политикой, банками, рынками и глобализацией. Помимо этого он также изучает изменения законодательного процесса, сдвиги в долгосрочной политике партий (такие, как влияние курса Миттерана, Маргарет
» Sen, 1984; Lipton, 1980; Lindblom, 1977. ( 376

Тэтчер или Рейгана на принципы и практическую деятельность правительства), не говоря уже о новых общественных образованиях, коалициях и тд.^ противостояци1хгосударству^одобноинститу1№он^ ^изм^рассматривЯеттосуДарство как инструментальную величину, обладающую собственной самодостаточностью, тенденциями развития и потребностями, и основное внимание сосредоточивает на взаимоотношениях государства и гражданского общества. В общем можно сказать, что неоинституционализм, по сравнению с институционализмом, в большей степени связан с социальной и политической теорией, чем с политической философией, а также со-трудничает с политической экономией. Г"
"Компаративистика вновь ооращается к правовым структурам, анализирует значимость их наличия или отсутствия, скажем, в России или Китае, не говоря об особых средствах обретения легитимности представительными органами с согласия тех, кем управляют. Неоинституционализм возвращает нас к вечному вопросу о значении пропорциональности в политических системах. Изначально присутствовавший уже у Платона и Руссо, сейчас он подразумевает, что правительство должно быть системой, которая обеспечивает равновесие между обладанием властью и благами, между управляющими и управляемыми26.
Заключение
Краткий обзор новых направлений сравнительного политического анализа не может, конечно, включить все имеющееся многообразие. Следует принять во внимание, что каждый новый ракурс сравнения оживляет определенную традицию, с каждым поворотом в общей методологии происходят изменения в методах и операциональной стратегии сравнительного анализа (количественные и статистические, стохастические, пат-анализ, анализ взаимосвязей, функциональный, структурный, коалиционный и векторный анализ, социальная экология и т.д.) (Golembiewski, Welsh, Crotty, 1968/1969). По всем этим вопросам имеются добротные работы Г. Экстайна и Д. Алтера, М. Гравица и Ж. Лека, Б. Бади, М. Догана и Д. Пеласси, Г. Виарды, К. Андриана и др. (Eckstein, Apter, 1963; Grawitz, Leca, 1985; Badie, 1980; Dogan. Pelassy, 1984; Wiarda, 1985;
Andrian, 1994). Как уже отмечалось, несмотря на различие в стилях, для современных сравнительных исследований характерен общий устойчивый интерес к поиску наиболее подходящих методов, единиц сравнения для сбора и обработки данных теоретических принципов, для составления рабочих гипотез, а также интерес к разработке новых техник, обеспечивающих сопоставимость результатов. Иначе говоря, сегодняшние политологи-компаративисты специально заботятся об обеспечении успешного объяснения новых политических явлений. Дискуссии велись о том, что лучше: «малое число примеров», подробное описание отдельного случая, каковы достоинства и недостатки «больших» теорий (Skinner, 1985) — и того, что Ч. Тилли назвал «большими структурами, крупными процессами и грандиозными сравнениями» (Tilly, 1984). Какими бы ни были акценты в каждом случае, в современном сравнительном политическом анализе обычно используется множество эмпирических мето-
2< Дискуссию о пропорциональности см.: Masters, 1968, р. 340-350.
377

дов — функциональные, аналитические, количественные, статистические — на фоне описательных сравнений (стран, политических институтов).
Всегда есть проблема включения теоретических вопросов и гипотез в материалы конкретного анализа с тем, чтобы они не просто иллюстрировали уже известное (эффект «усиления») или добавляли детали без существенного прироста общих знаний (проблема тривиальности). Преимущество моноисследования — его глубина, внимание к внутренним характеристикам социальной и политической жизни одной страны и к какой-то одной проблеме. Проблема состоит в нахождении правильного соотношения, баланса. Было не так много моноисследований, содержащих детальные описания отдельных политических процессов, которые оказали бы большое влияние на сравнительную политологию, выходя за рамки простой иллюстративности. Те, кто включен в эмпирические исследования, зачастую ограничены проблематикой изучаемой страны и, в силу того что детализация обычно препятствует общим выводам, атеоретичны. Это не всегда так: в полевых исследованиях таких авторов, как К. Гирц, Дж. Коулман, Д. Аптер, Д. Ашфорд, Л. Ладюри, Ф. Фюре, К. Левин, С. Такер, Р. Скалапино, проведенных на примерах Индонезии, Марокко, Африки, Японии, Китая, Франции, России, если перечислять более или менее произвольно, общая теория применялась к конкретным ситуациям. Сравнительные исследования Коулмана, Д. Аптера, Г. Китчинга по Нигерии, Гане, Уганде и Кении, А. Степана о демократизации, Р. Фейгена по Кубе, Ф. Шмиттера по Бразилии, Э. Фридмана с коллегами по китайской деревне и многие другие отнюдь не представляют собой только лишь упражнения в детализации знаний или в применении уже известных теорий к конкретным странам (Coleman, 1958; Apter, 1^71; 1997; Kitching, 1980; Stepan 1977; Fagen. 1969;
Schmitter, 1971; Friedman et al., 1991). Перечисленные авторы внесли свой вклад в теорию в виде умножения богатства сравнительной политологии, а иногда в виде феноменологического понимания политики или, по словам К. Гирца, в виде «прочтения» политики как социального текста (Geerti, 1973). Более того, многие исследования стимулировали специалистов-политологов к осознанию своей профессиональной принадлежности к сравнительной политологии, поскольку нередко сопровождались серьезными спорами компаративистов со страноведами ".
Однако ничто не обнажает недостатки сверхобобщенных сравнительных теорий так, как добротное моноисследование, так называемое case study: оно рассматривает взаимосвязи подсистем, выявляет новые связи и переменные политических процессов, которые могут остаться незамеченными при проведении исследований национального правительства или местных властей. Оно может служить противоядием также и от теорий рационального выбора, переносящих рациональность как таковую на уровень политической системы в целом, тогда как разные виды рациональности могут встречаться в разных политических подсистемах и подвидах политической реальности, что наносит ущерб центру, но имеет смысл для тех, кто вовлечен в конкретные политические процессы.
" Достаточно вспомнить противоречивую реакцию на работу Теды Скокпол «Государства и социальные революции» (Skocpot, 199I).
378

Необходимость углубленного анализа отдельных примеров связана с поставленными вопросами. Многое зависит от необходимости глубоких конкретных знаний там, где они полезны, как в случае Китая или Японии, где трудно работать без знания языка, истории, культуры, искусства и т.д. Недостаток такого рода знаний может сказаться и применительно к странам Африки, где мало письменных материалов о доколониальном периоде, за исключением, возможно, источников на арабском языке, и где для восстановления хода истории могут потребоваться устные рассказы. Одним из лучших стимулов для проведения моноисследований является то, что они дают новую пищу для сравнительных теорий, которые быстро устаревают и становятся банальными. Более того, сравнительные теории бывают зачастую «озадачены» событиями, которых они не только не могли предсказать, но и возможность которых исключали. Наиболее показательный тому пример — распад Советского Союза.
Если применить жесткий критерий прогностической способности к сравнительной политологии, то она окажется не лучше и не хуже любой другой области политической науки или социальных наук в целом. Просто она имеет дело с множеством переменных, и определить наиболее существенные из них трудно. Насколько демократия зависит от культурных «предпосылок», образования или гражданских элит? В какой мере она будет зависеть от предшествующего негативного опыта авторитарного правления? Ни на один из этих вопросов нельзя дать окончательный ответ. Подводя итог обзору сравнительного анализа демократии, С. Липсет отмечал, что можно, конечно, делать выводы о процессах демократизации на основе корреляций между демократией и экономическим ростом или изменениями социальной структуры, но существует множество других, столь же убедительных взаимосвязей. В более общем плане можно согласиться с его мыслью о том, что «при многовариантности любой причинно-следственной связи любые политические переменные неизбежно будут давать противоречивые результаты» (Upset, 1994).
Если так, то что же можно сказать в пользу сравнительного политического анализа? В одном случае он повышает чувствительность наблюдателей к различиям между их собственными обществами и другими и к последствиям таких различий. Это делает политологию более восприимчивой к сложности и многообразию норм, ценностей, институтов и социальных структур и к взаимосвязи различных форм политического поведения, которые, даже если они кажутся похожими на наши, могут означать совсем иное для тех, на кого они распространяются.
Для крупных проблем — изменение как развитие, изменение представлений о равенстве и справедливости, пропорции и баланс между равенством и различным статусным положением, свобода выбора и порядок — можно строить предположения, предвидеть, быть уверенным в последствиях (Apter, 1971a). Можно представить, что одно и то же поведение приведет к совершенно иным результатам в разных условиях. Например, риск, присущий предпринимательской инициативе, может сопровождать также и насилие (Apter, 1996). Можно предположить, какие значимые проблемы (односторонняя политика, крайние формы национализма, местничество, сектантство, возрождение этнического, религиозного, расового и другого размежевания) ведут общество скорее к меньшей, чем к большей терпимости, несут опасность скорее нега-
379

тивного, чем позитивного плюрализма. В этом смысле упадок левых сил привел к восстановлению исконного представления о демократии как конечной цели, а не начала. Другой серьезный вопрос касается того, как демократические политические системы смогут увязать инновации и рост, с одной стороны, и различные проявления маргинальное™ (экономические, социальные, этнические, религиозные) — с другой. Наконец, можно спросить, может ли наступить «избыток» демократии, превышающий ее возможности и задевающий нравственные чувства. Так, во имя демократии чьи-то интересы могут быть возведены до уровня прав, что сведет на нет перспективы совместных решений договаривающихся сторон и приведет к возрастанию враждебности и взаимного антагонизма, к меньшей терпимости и меньшему числу политических альтернатив.
Конечно, даже если признать, что демократия является универсальной формой правления, то все равно остается проблема ее наилучшего приспособления к разнообразным условиям, старым и новым, с которыми она столкнется, и проблемы внетерриториальных объединений, регионализма, глобализма, разнообразных функциональных и политических ассоциаций (частных и общественных), которые могут видоизменять характер суверенитета и подвергать сомнению принцип неприкосновенности границ. Но, несмотря на необходимость достижения некоторого приемлемого варианта, все, что она сама методом проб предлагает, не бесспорно. Рассмотрев на многочисленных примерах различные подходы: институционализм, теории развития, неоинституционализм — со всеми их различиями в акцентах и стратегиях исследований, мы должны сделать вывод о том, что, по-видимому, есть лишь весьма ограниченный комплекс особых институтов, который обеспечивает жизнедеятельность демократии, что бы ни подразумевалось под этим словом. Несмотря на «эксперименты» по созданию чего-то иного, структурные возможности демократического государства ограничены. Сегодня нет никакой иной формулы демократии вместо той, которую социалисты назвали однажды «буржуазной». Точно так же нет никакой новой формулы демократии, которая учитывала бы культурную специфику и уникальные особенности отдельно взятой страны. Демократия может принимать «туземные» формы, но в перспективе они не р'ч«иь пппупгтят лпя"р<'.ч[ени^ спвременных^ политических проблем.
ЛИТЕРАТУРА
Abramson P.R., Ingleharl R. Value change in global perspective. Ann Arbor: University of
Michigan Press, 1995. Almond G., Coleman J.S. The politics of the developing areas. Princeton (N.J.): Princeton
University Press, 1960.
Almond G., Verba S. The civic culture. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1963. Almond G., Flanagan S.C., Mundt R. (eds). Crisis, choice, and change. Boston: Little,
Brown, 1973.
Althusser L. For Marx. London: Penguin, 1969. Amin S. Class and nation, historically and in the current crisis. New York: Monthly Review
Press, 1980.
Anderson B. Imagined communities. London: Verso, 1991. Anderson P. Lineages of the absolutist state. London: Verso, 1986. ь
380

• [ На главную ]
• [ Библиотека ]
• [ Reader ]
• [ Программы ]
• [ Абитуриенту ]
• [ Фотоальбом ]
• [ О ФП ]
• [ Гостевая книга ]
• [ Ссылки ]
• [ Обратная связь ]